Д Кузиманза - Ну и что, что тролль[СИ]
Он вошёл в дверь и сразу же наткнулся на невысокий каменный пьедестал. На нём лежал ничем не примечательный, полупрозрачный, сероватый камень. А мальчик к нему и присматриваться особенно не стал, завернул в тряпку, положил за пазуху и отправился в обратный путь. Глаза его были сухими и горькими, он уже ничего не боялся. И напрасно.
Ингигерда посмотрелась в ручное зеркало с резной ручкой.
"Я волшебница. Но не такая, из сказок, что пугает детей, прячась под кроватью. Нет у меня ни метлы, ни большого котла, ни подвала, полного паутины. Я студентка из маленькой деревушки. Волшебница, да, но добрая.
Хотя, честно говоря, не имею права оценивать свою доброту. Потому что эта возможность, это могущество уже по определению противоречит природе. Хотя с детства мама учила меня всем тайнам этой магии символов, жестов, мышления, чтения чужих мыслей, сохранения в предметах обломков разбитых сердец и разорванных душ, никогда не считала это чем-то очевидным. Как никто отдавала себе отчёт в последствиях. Ведь именно невежество, это проклятое невежество в соединении с огромным могуществом убило мою маму.
Первый раз я влюбилась год назад.
Изучала фотографию. Была моим королевством. Просиживала целыми часами, творя фотографии в сотнях разных настроений в зависимости от настроения своего. Отличия были почти незаметны, некоторые, фактически, их не видели. Подробности легко прозевать: изгиб бровей, уголок рта, блеск глаз, тень в фоне.
Его увидела на дискотеке, танцевал, изгибаясь, как змея. Хотя подруг часами учила, как привлечь к себе внимание, к нему подошла сама.
Учился на юридическом, как большинство юристов, был суеверный. Много раз просил, чтобы я ему погадала на картах. Первый и последний раз я согласилась в тот день, когда снял с меня юбку-шотландку и тёмный мохнатый свитер. Сидели у столика в комнате общежития, на подоконнике горели свечи. О них — для настроения — позаботился он, я никогда не обращала на подобное внимание.
Разложила карты, переложила, рассыпала. Никогда не прочитывала таро так, как это делали "колдуньи" из объявлений в газетах. Для меня они были только фонарями, показывающими дорогу. Остальное должна была добавить сама.
Вместо семи открыла шесть карт. И уже знала, что об этом единственном решении буду жалеть до конца жизни. Лгала. Лгала, как не лгала никогда. Бесстыдно, упрямо. Говорила "феху" (богатство), хотя видела "турисаз" (шип). Видела "наутиз" (принуждение), говорила "вуньо" (блаженство). И, в конце концов, "эйваз". Символ тишины, магии и смерти.
Привязывая красную ленту на его руку, прошептала ему прямо в глаза, что будет счастлив. Правды сказать ему не могла.
Нельзя увести с дороги смерти, даже если каким-то чудом её увидишь. Такое вмешательство в силы, над которыми мы властны, всегда ведёт к трагедии. Именно уверенность, что она имеет право безоглядно менять чужую и свою жизнь, убила мою маму. Перед смертью потребовала от меня клятвы, что никогда не буду пробовать таким образом противодействовать смерти.
Я погасила свечи, зажгла благовония и села перед моим любимым на пол. Приказала ему опуститься на колени. Подчинился без слов. Закрыла глаза. Никогда не произносила странных заклинаний, не кричала. Только на его лбу, едва касаясь, чтобы не понял, нарисовала ногтем символ правды и совершенства. Когда поцеловал меня и сказал, что никогда не было ему так хорошо, улыбнулась. Улыбалась и потом, когда ушёл.
Он погиб через два дня в автомобильной аварии".
Ингигерда очнулась и подняла взгляд. Впервые за эти странные дни ей пришла в голову мысль: "А кто каждый из них?"
И услышала крики: "Ингигерда, помоги!"
"Опять?! — Айвен готов был зачертыхаться. — Где я, что я теперь?"
Песок на арене был, как раскалённые угли. Айвен с минуту лежал, тупо глядя на свои пальцы, бессильно сжимающие горсти песка, потом взглянул вверх. Яркое полуденное солнце ослепило его блеском. Почувствовал острую боль в бедре и обернулся.
— Эй! Что с тобой? Я поставил на тебя целых сорок монет! — кричал какой-то загорелый дочерна тип в бархатном фиолетовом костюме с нелепыми жёлтыми бантами, покалывая мага острием шпаги.
Но за спиной типа Айвен заметил Годфрида, и в глазах управляющего были тревога и сочувствие. "Вставай на ноги!" — жестом подсказал он. Айвен тяжело поднялся на колени и осмотрелся. Увидел десятки пар глаз, глядящие на него с ожиданием, и скорее почувствовал, чем сообразил: надо не просто выпрямиться, а держаться козырем, изображать из себя несгибаемого парня.
Он поднялся на дрожащих ногах, принял гордую и важную позу. Чувствовал, как по лицу течёт что-то мокрое. Кровь? Ну и видик же у него, наверное! Но глаза Готфрида говорили, что он ведёт себя правильно, к тому же вокруг послышались шумные хлопки и довольный девичий визг. Все смотрели на него и улыбались. Айвен криво усмехнулся зрителям, и в этот момент какой-то мощный, звероподобный здоровяк понёсся в его сторону.
"Мама моя… это он врезал мне?.." — мелькнуло в голове Айвена, пока его тело делало неуклюжий пируэт в сторону. Избежал прямого удара в лицо. Громила на мгновение замер, соображая, что делать дальше. Этой заминки противника телу Айвена вполне хватило. Подвывая от боли — "Когда это меня успели так отлупить?" — изо всех сил ударил здоровяка ногой в щиколотку. Вложил в удар столько сил, сколько смог. Изумился, ведь делал это автоматически, но мысленно поблагодарил ногу и всё тело вместе: "Умницы, моя жизнь — или его жизнь".
В конечности противника что-то негромко хрустнуло. Громила замер, широко раскрыв рот в беззвучном крике. Используя момент, Айвен ударил обеими руками его в висок, опять удивляясь собственным движениям. В удар вложил все последние силы, бил с мощью, которой не постыдился бы любой кузнец. Не получится — конец! Мускулистый верзила явно не знал жалости и не ведал сомнений.
Но ура! — соперник свалился, как мешок, ткнувшись рожей в арену. Нехорошо упал, у Айвена сжалось сердце, так падают, когда… Но разводить интеллигентские сопли было не совсем уместно. Зрители громко зааплодировали, тип в фиолетовом бархате стал вытирать лицо Айвена кружевным платком, какая-то пёстро одетая девушка, резко пахнущая чем-то сладко-горьким, поднесла к его губам кубок с терпким, хорошего букета вином. Из-за их спин кивал Годфрид и подмигивала Мартина. Ничего не понимая, Айвен с благодарностью принимал ухаживания болельщиков и пытался подозвать к себе Годфрид и Мартину. Вдруг все расступились перед гордо выступающей фигурой, одетой в пурпурный шёлковый наряд, подпоясанный златотканым поясом-шарфом. Поля причудливой шляпы с драгоценными перьями нарочито закрывали лицо, на плечи спускались волны великолепных каштановых кудрей.
